[kizune]

Название: Две тысячи лет
Автор:  Nebiru
Фандом: Блич
Пейринг: Кьораку/Укитаке
Рейтинг: R
Жанр: драббл, ангст/романс
Дисклеймер: все не мое, кроме набора слов.
Прим.: автор начитался манги, решил излить некие сомнительные эмоции в драббл. Конец безбожно слит, ну да фиг с ним. Не печальку же писать.
07.04.15

Старик молчалив. Неспешно помешивает перевернутой ложечкой сахар в неприглядной чаше, наполненной горячим чаем. Что чай, что сахар, что эта чересчур неуместная ложка - блажь, пришедшая неведомым образом из Генсея. И это первый раз на твоей памяти, когда Генрюсай позволяет себе подобные вольности. Нет, может быть, за закрытыми дверьми его личных покоев это привычная картина, но сейчас, в тишине затопленного мраком кабинета, то, как старик сидит, сгорбившись и устало наблюдая за дрожью, гуляющей по поверхности кипятка, заставляет тебя передернуть затекшими плечами.
- Я бы хотел, чтобы это был ты, - вдруг говорит Генрюсай, поднимая на тебя тяжелый взгляд. Ежишься, сцепляя вдруг похолодевшие ладони в замок. Чувство вины хлещет через край, но ты уже слишком стар, чтобы идти у него на поводу. Поэтому только прячешь глаза, рассеянно разглядывая, как край собственного белого хаори выгибается, поддаваясь налетевшему игривому сквозняку.
- Я бы хотел, чтобы это был ты, - укоризненно и чуть громче повторяет Генрюсай, резко отставляя от себя чашу, а затем замирает, делает глубокий вдох, поднимаясь с колен, и разочарованно отворачивается, - Но ты уже все решил.
Молча киваешь. Ненужные слова застревают где-то во внезапно охрипшем горле. Ты не произнесешь их. Твой выбор был сделан уже давно, и он вполне осознан. Две тысячи лет многому учат. Две тысячи лет способны многое подарить. Тебе не на что жаловаться. Подарки судьбы никогда не даются просто так. И ты всегда был готов сделать ответное подношение.
Старик угрюм, не цедит больше ни слова. Ты подчиняешься. Уходишь, замешкавшись на пороге на секунду дольше, чем положено. В небе ярко светит солнце, лаская собой белоснежные постройки. Выходишь ему навстречу, оставляя за спиной груз неласковой темноты.
Ты еще не знаешь, что это ваша последняя беседа.

***

Шунсуй холоден.
Вы ни разу не говорили о твоем решении, но ты знаешь, что он уже давно прочел тебя, как открытую книгу. И ни разу не высказался, не запретил, не устроил скандала, и от этого на душе тепло. Нет, правда. С ним всегда тепло. В горе ли, в радости или в самый обычный скучный день. Шунсуй всегда поймет и примет. Так было всегда.
Но он холоден. Улыбка сочится ядом, пальцы, зарывшиеся в твои прядки, так жестоко запрокидывают твою голову назад. Резкие движения бедер не приносят наслаждения. Только отголоски боли. У вас бывало по-всякому. Но не так. Тебе кажется, что это обида, что это ненависть, но ты, обхватывая его плечи руками, думаешь о том, что в конечном итоге примешь все. Две тысячи лет - это не шутки.
- Скоро, - говорит Шунсуй, лежа рядом с тобой и глядя в потолок. Его широкая ладонь скользит по собственным взъерошенным, взмокшим на лбу волосам, приглаживая надоедливые кудри. Ты чуть улыбаешься, тянешься ему навстречу, но он отталкивает твои жадные пальцы, отворачивается от тебя на бок.
Все в порядке. Это не страшно. Просто холодно. Очень.
Сон не приходит. Ночь ленится стягивать с небосклона звездную пелену. Ночь нежится в нагрянувшей пронзительной тишине. Ночь никогда еще не была такой длинной. Тяжесть в груди опасно шевелится - нет тех прикосновений, что убаюкали бы ее. Ты дрожишь, напоминая себе о том, что две тысячи лет - этого вполне достаточно. Ведь так, ведь так?
Шунсуй не будит тебя с утра, как раньше. Ты и не спишь, впиваешься скрюченными пальцами в смятую простыню. Заметит или нет - в конце концов, не так уж и важно. Шорох одежды раздается бесконечно долго. Шунсуй проходится по комнате, расправляет свое излюбленное кимоно. Ты не ждешь от него каких-либо слов, но сегодня Шунсуй холоден и баснословно жесток.
- Ты любишь ее больше, чем меня.
Он уходит.
Ты чувствуешь. Это была ваша последняя ночь.

***

Боль - это пустяки. Правда. Даже если каждая клеточка истерзанного тела воет от желания, чтобы эта пытка, наконец, завершилась. Кашлять, глотая собственную кровь, пожалуй, неприятно, но это не обременяет тебя. Хуже, когда сознание начинает ускользать за грань. Ты хотел бы видеть конец. Это твоя последняя воля.
Шунсуй невозмутим. Он возвышается над тобой словно скала. Волны непонятного тебе возмущения разбиваются о нее, поскуливая, обрушиваются обратно в море. В его взгляде полыхает сталь. Скользя на грани, ты не можешь понять, что происходит, но ощущаешь ворох чужих мыслей, агрессию, отчаянье. Однако свет единственного маяка среди бушующего шторма ослепляет, повергая всколыхнувшиеся крики в тишину.
Да, вот так. Молчите, шавки. Молчите, пока молоко на губах не обсохнет.
Он не смотрит на тебя. На то, что от тебя осталось. И ты благодарен ему за это. Ведь ты еще не видел его таким.
Шунсуй не холоден. Он мертв. За его спиной Сейрейтей, за его спиной капитаны, за его спиной рушатся миры, за его спиной идет бой - не на жизнь, а на смерть - и он тоже будет биться до последнего вздоха, до стертых пальцев, до искусанных губ, до кровавой пенки на губах. Он еще поживет. Но для тебя он умер.
Но ведь ты этого хотел, не так ли? Когда делал свой выбор, оставляя его ни с чем.
Что же ты не рыдаешь теперь от счастья, стоя одной ногой в могиле? Ведь все пошло именно так, как ты хотел.
Все сбылось. Ты ждал этого две тысячи лет, так почему, черт подери тебе сейчас так больно?
Чьи-то руки опускают тебя на землю. Им надо идти, идти вперед. Им некогда возиться с разбитой куклой покалеченного солдатика. Это ничего, не страшно, ты просто полежишь вот так, подождешь. Конец уже близок. Яркая ткань кимоно на секунду мелькает перед глазами. Нет, он и не посмотрит на тебя, бессмысленно надеяться. И это к лучшему.
- Лжец, - кидает тебе напоследок Шунсуй, и ты хочешь задохнуться, но оказывается, что матушка-смерть редко благосклонна к своим долгожданным подданным. Придется подождать приема.
Две тысячи лет всплывают в памяти. Улыбки, боль, улыбки, тепло, боль. И вот вдруг разорван круг. Ты доволен?
Да. Ты доволен? Да.
Ты доволен?
…холодно.

***

Ты давно проснулся. С наслаждением вдыхаешь свежий воздух, залетающий в приоткрытое окошко. Еще никогда тебе не дышалось так легко. Смотришь на собственные ладони, опираясь на гору подушек за спиной, сжимаешь и разжимаешь пальцы. Как же хорошо ощущать себя живым. Укол вины заставляет тебя дернуться и повернуть голову.
Шунсуй спит, забравшись с ногами на подоконник. Словно мальчишка. Улыбаешься, но улыбка слишком быстро покидает твое бледное лицо. Слишком много стало седых прядок среди неряшливого полчища кудрей. И ты знаешь, что по большей части это твоя вина.
Две тысячи лет и ты считал себя таким мудрым. Таким гордым и честным и правильным. И все для того, чтобы в самый последний момент вдруг ощутить, что не хочешь, чтобы эти две тысячи лет исчезли в никуда. Для того чтобы, когда все закончилось и ты впервые очнулся, Шунсуй, не стесняясь выражений, орал на тебя до хрипоты, глотая слезы:
- Честь? Достоинство? Гордость? Да пошел ты в задницу со своей честью, гребаный идиот! Ненавижу, ненавижу тебя. Ненавижу тебя, Джуу. Ты хоть понимаешь, чего мне эта твоя блядская решимость стоила?
Ты понимал, а, может, и нет. Но никто и не думал, что ты выживешь. И Шунсую пришлось собирать себя по кусочкам, пока ты валялся при смерти. Чтобы расклеиться в ту самую секунду, когда ты открыл глаза.
- Прости, - было пустым словом. Такое нельзя было ни простить, ни забыть. Ты готов был заплатить цену, когда Шунсуй тебе ее назвал. И, если уж быть честным с самим собой, ты не жалел, что согласился.
Да, ты теперь не капитан. Просто обычная душа, заблудшая в хоромы главнокомандующего и оставшаяся здесь навсегда. Но разве есть в этом мире большее счастье, чем просыпаться поутру, чувствуя как Шунсуй покрывает твое лицо поцелуями? Если оно и впрямь существует, ты о таком не ведаешь.
Нет, ты не капитан. Но твои две тысячи лет продолжаются, и ты надеешься, что они не закончатся никогда.