Автор: Kizune
Фандом: Наруто
Бета: нет
Статус: закончен.
Пара/Персонажи: Какаши/Ямато, намеки на Райдо/Генма
Рейтинг: R
Жанр: ангст/романс с жалкими потугами на юмор
Дисклеймер: Наруто не мое. И славно, иначе это было бы царство беспросветного яоя^
Размещение: Категорически запрещено без моего личного согласия.
От автора: после первой части вдохновение меня покинуло. Я рвал и метал и молил, но вернуть не смог.) Плюс – не мой ОТП. Так что прошу прощения у заказчика, если уж вышло совсем коряво.) Окончание ищите в комментах.)
Условия/посвящение: написано в рамках участия в обменной части феста в сообществе «Naruto: S-фанфики о дзенинах Конохи» по заявке Bijou_
заявкаKakashi/Ямато.
Временной период – любой. Ангст с хэппи-эндом. Ямато думает, что Kakashi встречается с Ирукой и страдает. Но благородство-бла-бла-бла не позволяет вести активные действия. Гипотетически опасная ситуация расставляет все точки над и (вот с этого места начинается хэппи-энд).
Рейтинг не ниже R. Не стеб.
Вот такое благородство:
i023.radikal.ru/0802/7a/cdb0a9870126.jpg
и вот такое страдание
i014.radikal.ru/0802/9f/5bb82baf22a9.jpg
Читать это безобразие
Maybe I have been here before
I know this room, I've walked this floor
I used to live alone before I knew you.
I've seen your flag on the marble arch
Love is not a victory march
It's a cold and it's a broken Hallelujah
© Rufus Wainwright
I know this room, I've walked this floor
I used to live alone before I knew you.
I've seen your flag on the marble arch
Love is not a victory march
It's a cold and it's a broken Hallelujah
© Rufus Wainwright
Отводишь взгляд, сгорбившись в спасительной тени деревьев.
Дрожат руки. Черт, почему так дрожат руки? Ну, соберись! Ты же столько лет провел в АНБУ, ты же первоклассный ниндзя. Эмоции – не твой удел.
- Размазня… – тихим шепотом сквозь сжатые зубы – во тьму неба, озаряемую вспышками фейверка.
Ты так хотел ему сказать. Сегодня.
Праздник. Тепло. Семья.
Любовь.
Не для тебя.
«Ворох непослушных серебряных волос, должно быть, приятно щекочет кожу. Легкий румянец на смуглых щеках, пальцы, вцепившиеся в ткань жилетки, карие глаза, в которых пляшут чертики и звонкий, возмущенный смех, перемежаемый просьбами:
- Хватит, Какаши! Ох, ну прекрати, извращенец!
Но нет. Чужие губы по-прежнему безжалостно терзают открытую шею, клеймяклеймяклеймя…»
А ты не знал. Правда-правда, не знал.
И там, где на сердце еще минуту назад ютился крошечный огонек надежды, внезапно пускает корни новый уродливый шрам.
Семья. Тепло. Праздник.
Любовь.
Увы. Не для тебя, Ямато.
Часть 1. Воспоминания.
- Во что бы то ни стало, Тензо.
Лицо Третьего как никогда серьезно, и в пляшущем пламени свечи – единственного источника света в комнате – кажется что оно скукоживается еще больше. От глубоко залегших морщин, столь безжалостно изрезавших некогда гладкую кожу, неумолимо веет старостью, и мужчина, стоящий перед стариком, вдруг незаметно ежится. Глаза Сандайме блестят искорками огня – необычайно-живые на уродливой маске некогда былого величия.
Тензо и сам не знает, откуда эти мысли берутся в его голове. Почему вдруг желание покинуть комнату, глотнуть свежего воздуха, пропитанного ароматом весны и свободы, становится столь остро. Уйти, убежать. Не смотреть в эти темные омуты, на дне которых безудержная тоска и решимость сплетаются в вечной, бессмысленной, схватке. В которой может быть только один победитель – долг перед Конохой.
Душно. Кажется, что едва разгоняемый свечой мрак шевелится за спиной мужчины. Словно в любую секунду невидимые руки схватят его за горло. Чтобы под злобный шипящий смех убить-убить-убить…
- Во что бы то ни стало, Хокаге-сама, - отвечает АНБУ, склонив в почтении голову, но собственный голос вязнет в окружающей тишине. В этом болоте затравленных чувств, обреченных навеки барахтаться под масками безразличия, слишком душно, и Тензо вздрагивает, затылком чувствуя как густеет за спиной воздух.
Но нет – не монстр из детских кошмаров – сгорбленный, но столь ловко несущий смерть – появляется рядом с ним. Всего лишь дзюцу перемещения…
- Опаздываешь, Какаши, - говорит Сандайме, грозя прижечь новоприбывшего к месту яростным взглядом. Втянуть его в этот омут, окутать черной безысходностью и горькой иронией жизни…
Хатаке Какаши – расслабленные плечи, наполовину скрытое лицо - на левый глаз небрежно натянут хитай - одна рука в кармане брюк, другая – виновато ерошит ворох нереально серебряных волос.
- Маа, прошу прощения, Хокаге-сама, я заблудился на до…
- Хатаке, ты уже в пятый раз используешь эту жалкую отговорку! – старик в возмущении хватает со стола свою трубку и прикуривает – По-крайней мере в следующий раз придумай хоть что-нибудь правдоподобное.
Тензо неверяще смотрит, как легкая улыбка, хитро притаившаяся в чертах искривленного раздражением рта, внезапно разглаживает глубокие морщины. Порыв прохладного ветра врывается в чуть приоткрытое окно, грозя затушить нежное пламя. И не корчатся больше на стенах тени, а пляшут - в таинственном, завораживающем танце. Мужчина вздыхает полной грудью и уже не думает о том, что его еще минуту назад послали на миссию, из которой он вряд ли вернется живым. И в самом деле – не впервой же.
- Тензо, Какаши будет твоим связным, - добавляет Сандайме, устало наблюдая за кольцами дыма, исчезающими под сводом потолка.
Тензо чувствует на себе ленивый взгляд Хатаке Какаши. И хотя ни одна эмоция не проявляется на его собственном лице - время замирает, когда тот внезапно улыбается ему - приветливо и беззаботно - не скроешь тканью маски. Скоро рассвет.
Встреча.
***
Солнечный свет золотыми разливами осыпает молодую листву. Таинственно-умиротворенно шепчутся деревья, ловя в свои зеленые сети свежий восточный ветер. И лишь недовольно ворчат приземистые кусты, требуя у неба своей доли неиссякаемых золотых запасов тепла. Ничто не нарушает покой леса.
Тензо медленно и осторожно скользит с ветви на ветвь – ни один лист не потревожен, не скрипят в раздражении могучие стволы под его ступнями. Он прищуривается, краем глаза отметив, что солнце уже довольно высоко, и пытается подавить так некстати возникшее волнение. Оправданное - Какаши опаздывает. На первую же запланированную встречу.
Свиток с добытой с таким трудом информацией, лежащий в одном из потаенных карманов под легкой серой броней, неприятно упирается в грудь. Тензо всем телом чувствует, что время поджимает. В шелест листьев вокруг вдруг закрадываются нотки шипения, а яркость весенних красок режет глаза. Беспрерывное звонкое пение птиц бьет по ушам, заставляет морщиться.
- Йо, - Какаши свешивается головой вниз с верхней ветви дерева, на котором притаился сам мужчина. Его лицо, как и лицо Тензо, на этот раз скрыто фарфоровой маской, но не узнать ауру, голос и эту снежную шевелюру просто невозможно.
- Извини за опоздание. Пришлось ждать, пока не уйдет патруль.
Тензо кивает, достает свиток и протягивает его мужчине, готовясь тут же пуститься в обратный путь. Если кто-нибудь обнаружит его отсутствие, то вся миссия пойдет насмарку. Но даже после того, как Какаши лениво забирает запечатанную несколькими дзюцу, зашифрованную, критически-важную для деревни информацию, Тензо не двигается с места. Потому что Хатаке Какаши, все еще висящий головой вниз, вместо того, чтобы поторопиться обратно домой - к Хокаге, который, наверняка, сидит, сгорбившись, за своим рабочим столом и нервно курит трубку, ожидая столь необходимых вестей после целого месяца молчания; Хатаке Какаши, от возвращения которого, возможно, сейчас зависит будущее Конохи и сотни невинных жизней; так вот, этот самый Хатаке Какаши складывает руки на груди и задумчиво, долго и неотрывно смотрит на Тензо.
АНБУ даже подносит ладонь к лицу и ощупывает маску, проверяя все ли с ней в порядке. И в следующий момент подавляет желание отпрянуть назад, когда Какаши неожиданно постукивает пальцем по фарфоровому лбу, между изящными ушками, к которым тянуться красные полоски.
- Не умри, - говорит Какаши, и секундой позже его уже нет. Тензо моргает, донельзя озадаченный таким поведением, и проходит еще несколько минут, прежде чем он вспоминает о том, что надо бы поторопиться. Лес укоризненно шелестит ему вслед.
Слова.
***
Каждый шаг отдается болью. Тензо приваливается к стволу дерева, пытаясь сквозь шум ливня разобрать, нет ли погони. Непроницаемо-черные тучи над головой лоснятся вспышками молний. Оглушительные раскаты грома зловеще рычат, словно ликует бессчетное число гончих, унюхавших, наконец, свою добычу. Не убежишь - восторженно бушует небо, осыпая землю леденящим дождем.
Сбивчивое дыхание рывками прорывается сквозь сжатые в отчаянии зубы. Волны острой боли прокатываются по левой руке, когда Тензо пытается всего лишь согнуть пальцы в кулак. Пришлось подставить под удар плечо, чтобы сберечь сейчас столь яростно стучащее сердце. Цепляться за жизнь, вставать, несмотря на раны, и снова и снова бросаться в бой, даже когда ему всадили в бедро собственный, неудачно брошенный в сторону врага, кунай.
Не в силах больше стоять, мужчина спиной скользит вниз, оставляя кровавые разводы на могучем стволе. Огромные корни у подножия дерева ласково принимают его в свои объятия, укрывая от бешеного ветра, терзающего окружающий лес в своем неистовом безумии. Тензо заворожено смотрит, как струйки крови неумолимо-медленно бегут по руке и бедру, стекая на грязную землю.
Он ждет. Сколько еще? Сто метров, пятьдесят? Ищейки уже рядом. Взгляд безучастно тонет во тьме неба - что ж, в любом случае, миссия выполнена. Конохе больше ничего не угрожает. Его мало кому известное имя будет с гордостью высечено на мемориальном камне, и, возможно, сам Сандайме с сожалением будет водить старческими, сморщенными пальцами по холодному камню, надвинув свою шляпу на виновато-блестящие глаза. Все равно его никто не ждет дома.
- Глядите, кого я нашел! – голос одной из ищеек сочится ядом, обещает горько-сладкую месть за своих потерянных товарищей. Тензо прикусывает губу, лишь бы не кричать, когда его со всей силой пинают в живот, потом поднимают за грудки и швыряют лицом в грязь, где гораздо удобней осыпать его ударами и вдавливать затылок в землю ногами.
Кривая молния расчерчивает небо. Острые углы корчатся столь же уродливо, сколь ухмылки его убийц.
- Черт побери, я же еще в первый раз сказал тебе не умирать, - рычит Какаши, выхватывая из-за спины свою катану. Ищейки, до этого целиком поглощенные своей добычей, поворачиваются на голос, хватаясь за оружие, но слишком поздно. В мире шиноби секунда промедления – непозволительная роскошь. Танец клинка чересчур точен, чтобы не быть затянутым в этот изящно несущий смерть водоворот движений. И невнятные хрипы, едва ли различаемые за завесой столь услужливо-шипящего дождя, и есть тому подтверждение.
Глаза Тензо мутны, когда Какаши осторожно переворачивает его на спину и беглым взглядом осматривает раны. И фыркает, наскоро перевязывая плечо и бедро, разорвав собственный плащ на тряпки - жалкое подобие бинтов.
- Жить будешь, парень. Но вот полежать в госпитале придется. Невезучий ты, - констатирует Какаши и внезапно проводит ладонью по коротким, вымазанным кровью и грязью, волосам Тензо – чтобы вытащить вонзившийся в макушку крошечный кусочек фарфоровой маски, которую мужчине разбили в разгаре боя.
Тензо слишком устал, чтобы пытаться что-нибудь сказать в ответ. Он закрывает глаза, и уже теряя сознание, чувствует, как Какаши поднимает его с земли. Где-то высоко в небе все еще бушует недовольная исходом голодная гроза.
Прикосновение.
***
Ослепительно-белый, испещренный трещинками потолок. Окно, угрюмо занавешенное непрозрачной тканью. Тошнотворно-душный, едва уловимый запах разложения и медикаментов. Шарканье ног за закрытой дверью, неприятно режущее чуткий слух. И снова дождь - безразлично стучится в хрупкое стекло, за каменной, обшарпанной стеной деловито омывает землю холодными струями.
Тензо лежит, не шевелясь, и прислушивается к обрывкам разговоров в коридоре. Он очнулся совсем недавно, но палата в этом унылом госпитале уже душит его чрезмерной вонью одиночества и невыносимой затхлостью. Тело словно налито свинцом, и легкий поворот шеи отдается в плече предупреждающим покалыванием, неизбежно суля острые волны боли при более серьезном движении. Обреченно вздыхая, мужчина возвращает взгляд на потолок, продолжая изучать извилистые трещинки, и признает, что он действительно чертовски невезуч.
Минуты тянутся как часы, часы – как сутки, сливаясь в единый монотонный поток времени, под раздражающее тиканье обволакивающий отрезанную от мира серую комнату. Вот за дверью звенит радостный детский смех, и снова воцаряется въедающаяся в окружающее пространство болезненная тишина. Он бесконечно одинок, и от понимания этого усталое, бледное лицо внезапно кривится в горькой, пресыщенной иронией, гримасе. А Морфей бесстыдно ленив, и принимает Тензо обратно в свои объятия еще нескоро.
«Вокруг него люди. Старые, молодые. Они шепчутся, показывают на него пальцами, спорят. Усмешки, улыбки, отвращение, страх, интерес – безумная какофония лиц и голосов – хриплых, громких, звонких, тихих, резких. Хватит-хватит-хватит! Он хочет убежать, но рука на его плече не дает ему сдвинуться с места. Он пленник, пусть нет решетки и стальных оков. Снова. И вот уже знакомые змеиные глаза неотрывно следят за ним. Вертикальные зрачки в обрамлении серебристого золота, длинные ловкие пальцы, довольный оскал, преисполненный безумных надежд. Он сворачивается калачиком на жестком столе и кусает губу, когда новая партия игл входит под кожу. Еще и еще. День за днем. А он так сильно хочет домой!»
Тензо не знает, что именно возвращает его к реальности. Сон нехотя отступает, открывая взору всю ту же тошнотворную серость палаты. Но отдернуты на окне занавеси, и можно заметить, как идет на убыль упрямый ливень. Небо потихоньку светлеет, распрямляются деревья, затихает в ожидании солнца и теплых летних красок вымокшая природа.
На тумбе, рядом с койкой, выбиваясь из общей гармонии тоскливого одиночества, лежит книга. Возмутительно ярко-оранжевого цвета, она как будто подмигивает мужчине, прося скорей взять ее в руки. Тензо сжимает книгу в надежной хватке, невзирая на жуткую слабость и глухую боль, возникающую при движении в другом плече. Еще толком не успев взглянуть на обложку, он замечает помятую записку, засунутую между страниц.
«Йо.
Проходил мимо. Решил заглянуть. Удостовериться, что все мои старания по перетаскиванию твоей туши не пропали даром. Выглядишь ты отвратительно, правда.
В общем, учти, это Первый Том. Редкое издание. Если с ним что-нибудь случится, отвечать будешь головой. Я зайду через пару дней».
Тензо неверяще смотрит на клочок бумаги, исписанный ужасно небрежным подчерком, и что-то непривычно-теплое вдруг мимолетно колет в груди. Солнце, наконец прорвавшееся из-за бескрайних облаков, осторожно заглядывает в окошко палаты.
Тензо бережно раскрывает книгу и начинает читать. Легкий румянец опаляет бледные щеки, но пальцы уверенно переворачивают страницы одну за другой, в то время как солнечные зайчики игриво пляшут на потолке.
Строки.
***
Полдень. Невыносимая жара в одночасье опустошает улицы Конохи. Раскаленный песок под ногами забирается в сандалии, неприятно жжет кожу. В тени деревьев едва ли можно спастись от сухого ветра, поднимающего пыль с земли, безжалостно швыряющего ее в чувствительные глаза. Горячий воздух дрожит, взвиваясь вверх иллюзорной пеленой. Жарко настолько, что, кажется, будто солнце решило превратить землю в ад, невидимыми лучами выжечь прохладу зелени, чтобы столь ценимая жалкими людишками воля Огня воистину охватила этот грешный мир.
Тензо, развалившийся на огромной ветви дерева с шестым томом Ича-Ичи под боком в одном из удаленных уголков деревни, поднимает глаза на безоблачное небо, в какой уже раз за этот день задаваясь вопросом, чем заняться в столь неожиданно выдавшийся выходной. Листва над головой ворчливо шелестит, подгоняя мужчину покинуть укрытие и не нарушать ее покой редкими, скучающими вздохами.
Наконец, жажда глотнуть хоть каплю волшебно прохладной воды побеждает, и, потягиваясь, Тензо аккуратно прячет книгу в наплечную сумку, черепашьим шагом направляясь в сторону ближайшего стенда. Откуда торопливо уносит ноги, кода две молодые девушки начинают шептаться и хихикать у него за спиной. Горькая мысль о том, что стали бы они смеяться, если б знали, как жжет безысходностью татуировка в виде спирали на левом плече, сейчас скрытая рукавом заурядной черной футболки – единственной в гардеробе Тензо, помимо стандартных униформ ниндзя и АНБУ - придает темным глазам загнанный блеск. Мужчина замирает посреди дороги, на секунду едва заметно горбится, а затем решительным шагом идет вперед.
Поворот налево. Еще раз налево. Направо. Каменные глыбы домов угрюмо следят за каждым его движением, молчаливо проклиная жару. Черная кошка выбегает из-за угла – взъерошенная, пушистый хвост стоит торчком – Тензо, улыбаясь, наклоняется к ней, чтобы погладить, но та внезапно шипит и резко срывается с места, оставляя мужчину стоять с вытянутой в воздухе рукой. Сидящий на ступеньках в противоположном конце улицы старик зловеще скалится, залившись вдруг диким, хрипящим смехом. Он исподлобья смотрит на Тензо, а мошки ползут по его гниющим, распухшим ладоням. Запах пота и разложения окутывают мужчину, но вот уже маячит перед глазами нужная дверь.
Он поднимается по ступеням на третий этаж и, поколебавшись лишь одно мгновение, стучится. С улицы доносится кошачий визг, и снова все стихает, увязая в липких сетях летнего зноя. Никто не отвечает на призывный стук. Тензо расстроено вздыхает, делая шаг назад, когда дверь неожиданно со скрипом приоткрывается сама по себе.
- Какаши-сан? – зовет мужчина, заглядывая в проем. Коридор с ответвлением на кухню, ведущий в единственную в квартире комнату, тонет в ленивом полумраке. Тензо толкает дверь, не переступая порог, и тут же настороженно отмечает, что все ловушки, призванные отвадить любого дерзнувшего забраться в обитель хозяина недоброжелателя, разобраны на части и грудой бесполезного хлама валяются в прихожей. Волнение настойчивой волной захлестывает мужчину, заставляет его на цыпочках прокрасться мимо пустой кухни и - пораженно замереть у входа в комнату, чуть не наступив на стеклянные осколки, столь негостеприимно разбросанные на полу.
- Йо, - говорит Какаши, салютуя Тензо бутылкой саке, и прикладывается к горлышку, снова откинувшись на смятые подушки в изголовье кровати. В комнате накурено и душно, и кажется, что запах алкоголя уже успел въесться в сами стены. В ногах у мужчины валяются две пустые бутылки и еще одна неоткрытая. На потолке жалобно красуется, проткнутая в центре кунаем, треснувшая фарфоровая маска. Но Тензо смотрит только на Хатаке Какаши - на повязки, стягивающие не скрытую под одеждой широкую грудь, на бинты, окутывающие руки мужчины, на рваные штаны, грозящие сползти с бедер. И на бледное-бледное лицо, впервые на памяти Тензо не скрытое тканью маски.
- Хочешь? – невнятным мычанием интересуется Какаши, протягивая гостю свою бутыль. Тензо молчит, присаживаясь на край кровати, и в полумраке комнаты, где окно занавешено тяжелыми шторами, жадно пьет взглядом усталые, удивительно знакомые и в то же время нет, болезненно красивые черты лица.
Какаши настойчиво пихает ему в ладонь полупустую бутыль, открывает себе последнюю и, вздыхая, снова прикладывается к саке.
- За смерть и несдержанные обещания! – наигранно весело улыбается мужчина, но притаившаяся горечь в изгибе рта предательски портит всю картину.
Тензо ставит столь щедро выделенную ему бутылку на пол и молниеносно выхватывает ту, которую Какаши ласково прижимает к груди.
- Мне кажется, вам уже хватит, семпай, - стальные нотки в голосе мужчины заставляют Какаши нахмуриться. Он складывает руки в замок и отвечает явно-отрепетированными словами. Напряжение в голосе не оставляет сомнений, что вопросов больше не ждут.
- АНБУ. Девушка. Подруга детства. А теперь отдай!
Тензо качает головой, и Какаши вдруг хватает его за плечи, бешено сверкая глазами – шаринган угрожающе вращается, обещая утянуть за собой в кровавый омут воспоминаний.
- Ты не понимаешь! Она же… она же всю жизнь… меня… А я не… я не…
Хватка так сильна, что, наверняка, на следующий день, останутся синяки.
-…не любил, - выдыхает Какаши сквозь сжатые зубы, придвигаясь ближе и утыкаясь носом в шею Тензо, который неуклюже водит рукой по напряженной спине мужчины, чувствуя как собственную грудь непривычно сдавливает ворохом смешанных чувств.
Тянутся минуты, уходят в вечность часы. Солнце неохотно ползет за линию горизонта. На смену ему ночная прохлада приветливо окутывает измученную палящей жарой деревню. В комнате становится совсем темно.
Тензо чувствует, как сотрясаемые легкой дрожью ладони забираются под его футболку. Ногти впиваются в спину, а чужие губы накрывают его собственные. Ненавязчиво медленно целуют уголок рта в ожидании ответного движения. Зубы осторожно прихватывают нижнюю губу, когда он все-таки подается навстречу, закрывая глаза. И ох как сладок и ох как горек этот…
- Извини… - шепчет Какаши, отрываясь от него, и опускает голову на колени мужчины, мертвой хваткой левой руки вцепившись в край черной футболки.
- Да, - отзывается Тензо. Понимание внезапно волной боли режет по сердцу, заставляет ладонь зарыться в растрепанные серебряные волосы – пока можно.
Потому что… потому что для Какаши, который завтра и не вспомнит… потому что для него… и, черт, как это дико больно…потому что для него… совсем ничего не значит… и сладостный и горький…
…этот поцелуй.
Часть 2. Коноха.
Поцелуй.
Маячит перед глазами как назойливая муха. Заставляет руки сжиматься в кулаки, и, время от времени, рвать в ярости зеленую листву, не обращая внимания на гневный шелест дерева и пронзительный треск хрупких веток. Вставать и снова садиться. Ерзать, заламывая пальцы, и резко вскидывать голову. Замирать, глядя на то, как высоко в небе довольно разливается алыми разводами кровавый закат, окрашивая мир в пьянящие своим великолепием пламенные цвета.
Ямато, впервые за долгое время, чертовски зол.
Но гнев и слепая ярость, пришедшие на смену острой боли, стянувшей грудь еще вчера во время фестиваля – когда фейверк какофонией пьяных возгласов и звонкого смеха торжественно возвестил о всеобщем счастье – внезапно сменяются огромной усталостью. Мужчина прижимается спиной к надежному стволу векового дуба и безуспешно пытается прогнать воспоминания о том, как Какаши, игриво усмехаясь, упорно держит раскрасневшегося Умино Ируку за плечи и оставляет дорожку поцелуев на доверчиво открытой шее.
Черная зависть волной накрывает Ямато, слащавыми мыслями нашептывает ему не сидеть на месте. Потому что, кому как не ему, все эти годы упорно убеждавшему себя забыть о Хатаке Какаши – и каждый раз, при каждой встрече, вопреки здравому смыслу, все больше увязая в этом таинственном омуте чувств, все чаще после очередной миссии пытаясь выловить в толпе людей знакомый ворох серебряных волос – кому, как не ему, живущему этой невыносимо бесценной дружбой, наконец-то отринувшему все сомнения, решив поставить самое дороге в его жизни на кон… Кому как не ему быть сейчас рядом с этим мужчиной?..
Но предательски дрожат руки, и тело – словно налито свинцом – не сдвинуться с места. И зависть в возмущении уползает на задворки сознания, поджимая хвост, стыдливо подгоняемая вдруг проснувшейся совестью. Ямато кусает губу, вцепившись пальцами в недописанный отчет, безжалостно комкая листы бумаги. Он думает о том, что Какаши-семпай, должно быть, счастлив – и этого достаточно, чтобы усилием воли загнать боль и ревность вглубь когда-то ожившего благодаря мужчине, сейчас столь нестерпимо ноющего сердца.
Небо потихоньку темнеет. Алое марево исчезает за верхушками деревьев, оставляя мир на растерзание холодной ночи и липким сетям незаметно подкрадывающегося тумана. Ямато ежится, убирая помятую бумагу во внутренний карман зеленой жилетки.
- А ты загадал вчера желание? – вкрадчивым голосом спрашивает кто-то снизу – как раз под той ветвью, на которой притаился мужчина. От неожиданности он вздрагивает, до этого целиком поглощенный своими мыслями, убаюканный близостью стен родной деревни, чтобы заметить посторонних - и бесшумно выглядывает из-за густой листвы, обострив все свои чувства до предела.
- Ну, Рррайдо, ну ответь! – двое шиноби, один из которых почти несет на себе другого, укоризненно, но осторожно тыкающего своего приятеля сенбоном в плечо, медленно бредут по лесу. Ямато облегченно вздыхает, приметив, что оба из Конохи. И, если ему не изменяет память, он даже видел как-то раз их обоих в компании Какаши.
- Генма, заткнись, а то я брошу тебя прямо здесь. Фестиваль, между прочим, закончился еще вчера, какого черта ты напился и потащился к реке? – раздраженно спрашивает мужчина, резким движением вырвав сенбон из расслабленных пальцев и после недолгих безрезультатных поисков, куда можно запихнуть эту острую иглу от греха подальше, морщась, неохотно зажимает ее между собственных зубов.
- А я загадал. Столько звезд было, - бормочет Генма, отвернувшись и вперившись взглядом в землю. Райдо молчит, поудобнее перехватывая за талию еле стоящего на ногах шиноби, а потом тихо-тихо отвечает – так что Ямато, притаившийся над ними, не смог бы разобрать ни слова, если бы не вслушивался в разговор.
- Я тоже.
И эти два простых слова, от которых на лице Генмы вдруг расцветает озорная улыбка, и он, прищурившись, еще больше повисает на мужчине, заставляют Ямато отшатнуться назад – сгорбиться, спрятаться среди листвы под ударом нахлынувшего с новой силой отчаянья.
Он дожидается пока двое дзенинов не уйдут на приличное расстояние и молниеносно срывается с места. Ветки хлещут его по лицу, ночной холод опаляет щеки. Но ему все никак не удается выкинуть из головы воспоминание о том, как он сам украдкой еще вчера поднимал взгляд к звездному небу и молчаливо просил ниспослать ему удачу. Как, набравшись смелости, выискивал среди празднующей толпы Какаши. Как с бешено стучащим сердцем готовился выйти из тени деревьев, и сказать, что любит. И будь что будет.
И как несколькими минутами позже шел домой, совершенно не разбирая дороги, толкая веселящихся вокруг него людей. Как долго пытался вставить ключ в замок. Как, зайдя в квартиру, чуть не попался в собственные ловушки и бессильно упал на кровать, уверяя себя, что это не конец света и в то же время сознавая, что для него – это действительно конец.
Потому что он не сможет разрушить чужое счастье. Не вмешается, потому что знает, как это дико больно – терять самого дорого тебе человека.
Бледно-желтая луна зловещим оком следит за Ямато, затмевая собой рой мерцающих по всему небу далеких звезд. Мужчина приседает на берегу мелкой речушки и долго еще всматривается в собственное отражение, с почти надрывным равнодушием наблюдая, как мертвеют его собственные глаза.
Забыть. «Чувства». Перечеркнуть. «Дружбу». Выдернуть с корнем. «Какаши».
И только так.
Потому что невозможно быть рядом и знать, что единственный твой удел – это слишком горькое «никогда».
***
Строки.
Корявой канжи ползут по мятому листу бумаги. Соблазн затаился среди завитых, заляпанных иероглифов – острое желание поддаться, забыть о своем решении – невыносимо-горьком, сковавшем душу необъятной тоской – прижать бы к сердцу записку, глубоко вздохнуть и – поверить…
В кабинете Хокаге непривычно шумно. Летнее солнце палящими лучами врывается в распахнутое настежь широкое окно, заставляет присутствующих недовольно ворчать и обмахиваться попавшими под руку обидчиво-шуршащими от столь грубого обращения важными документами. Тяжкие, притворные вздохи и ленивые жалобы из уст собравшихся дзенинов забавной вереницей блуждают по комнате, разгоняя угрюмую атмосферу сонливости, коя устаивается лишь в такие мирные дни - когда деревня облегченно вздыхает, забывая на время о бесчисленных угрозах, и с удовольствием погрязает в мелких, повседневных проблемах.
Какаши, прячась за маской апатичности от неугомонного Майто Гая, который, в порыве воодушевления приобнял своего соперника и принялся возвещать о том, что как только это Важнейшее Собрание закончится, они вдвоем непременно решат свой Затянувшийся Спор, незаметно улыбается Ямато, ожидая ответа на свое неожиданное послание. Ямато отводит глаза, делая вид, что наблюдает за тем, как Умино Ирука, хватаясь за голову, безуспешно пытается согнать со стола Хокаге вальяжно развалившегося на нем Генму. Увы, Райдо, сидящий на подоконнике, ему в этом не помощник – он знает, что как только чунин заставит Генму слезть, то примется собирать бумаги, которыми сейчас обмахивается половина собравшихся ниндзя, он в том числе.
- Да не нервничай ты так, Ирука, - зевает Генма, игнорируя покрасневшего от злости учителя и переворачиваясь на другой бок – при этом то ли случайно, то ли намеренно задев локтем стопку лежащих на краю стола документов, тут же разлетевшихся по полу. Чунин закатывает рукава и готовится удушить Ширануи собственными руками.
Тяжелые двери еле успевают жалобно скрипнуть, прежде чем с грохотом удариться об стену, чуть не слетев с петель. Но Митараши Анко, ворвавшуюся в помещение словно злобная фурия, это совершенно не заботит. Ямато, по-прежнему сжимая записку в ладони, вздрагивает при виде женщины, невольно задержав взгляд на том месте, где под спасительной одеждой, наверняка, тлеет прошлым позором черная метка. Память предательски услужливо выталкивает наружу загнанные вглубь сознания болезненные воспоминания детства. И лишь громкий, возмущенный ор куноичи позволяет Ямато не упасть снова в эту пучину непрекращающейся боли и мучительного одиночества.
- ЧТО? Что ЭТО такое, рассказывай немедленно! – кричит Анко, зачем-то хватая побледневшего Умино Ируку за грудки и, чуть ли не брызжа слюной, трясет его со всей силой – Ты мне так и не объяснил вчера! Почему я не в курсе? Я тут стараюсь, между прочим, изо всех сил! Ради лучшего друга, а ты…
- Анко… - бормочет Ирука, потирая шрам на переносице и пытаясь игнорировать тут же вспыхнувшие интересом взгляды со всех сторон – я же с самого начала говорил, что мне не требуется твоя…
Ямато сжимает руки в кулаки, комкая в руках записку. Потому что Какаши-семпай больше не смотрит на него – все внимание мужчины приковано к чунину, пытающемуся усмирить охваченную гневом женщину, и даже отсюда заметно, как растягиваются в улыбке спрятанные под тканью маски губы. Острое желание схватить дзенина за плечи, прижать к стене, уткнуться носом в сгиб шеи, и лихорадочно шептать «ты мой! мой, слышишь, только мой!» – прямо здесь, при всех, и пусть Умино смотрит, пусть узнает, как это больно – изо дня в день быть рядом и молчать, сжигая себя этой невыносимой болью. И…
В кабинет, отмахиваясь от Шизуне, как от назойливой мухи, величественно входит Цунаде. Ирука облегченно вздыхает, а Анко, рыча, усаживается на свободный стул, продолжая кидать грозные взгляды в сторону чунина. Встрепенувшись, Генма лениво сползает со своего ложа и устраивается рядом с Райдо, который, как и остальные ниндзя, неохотно складывает помятые документы обратно на стол. Майто Гай выпрямляет спину. Какаши же, наоборот, приваливается к ближайшей стене, нагло приготовившись вздремнуть, пока длится это очередное рутинное собрание. Ямато незаметно горбится в углу комнаты, чувствуя себя изгоем.
Голос Цунаде монотонен и скучен. Вразумительных ответов на редкие, сомнительные вопросы приходится дожидаться по нескольку минут, поскольку дзенины бессовестно пропускают все мимо ушей, и если бы не совместные усилия Ируки и Шизуне, то Хокаге распустила бы встречу минут через десять после ее начала. Ширануи зевает, потирая глаза, устроив голову на плече Райдо, который занимается тем, что отвлеченно размышляет, как Генме удается не выронить сенбон изо рта при каждом зевке.
Ямато разглядывает, как за окном ползут по небу причудливые облака, время от времени закрывая солнце, слепящее глаза. Он так устал, что не хочет больше думать ни о чем. Ни об уходе из АНБУ - теперь, когда все его надежды разбиты в крах, оказывается, столь бессмысленном – ни о Какаши, от одного имени которого так дико ноет сердце, ни о том, почему именно ему судьба отказывается подарить хоть толику простого человеческого тепла.
И поэтому, когда Цунаде, счастливо вздохнув, наконец-то распускает сонное царство, и Какаши, оставив без внимания призыв Гая отправиться на тренировочное поле, неторопливым шагом идет к выходу за Ямато, мужчина останавливает его одним пронзительным взглядом - пугающе мертвым на бледном лице – и рвет скомканную записку на мелкие куски, разжимая ладони. Прожорливый ветерок тут же подхватывает свою добычу, игриво разметав ее у ног ошеломленного дзенина.
Ямато отворачивается и уходит.
Он не видит, как хмурится Хатаке, не понимая как могло вызвать такую реакцию простое приглашение выпить вместе саке. Он не видит, как мужчина приседает на грязных ступенях и в задумчивости ерошит себе волосы. И даже дорогу перед собой – Ямато не видит.
И с каждым шагом бьется все сильнее, словно пойманная в силки птица, мысль.
Как же трудно ступать по этой земле.
Как же это чертовски трудно.
***
Прикосновение.
Ямато пытается сфокусировать взгляд на руке в черной кожаной перчатке, минуту назад опустившейся на его плечо. Предательское тепло, там, где пальцы прикасаются к нему через ткань черного свитера, неумолимо расползается по коже. Хочется податься назад, откинуть голову на широкую грудь и встретиться глазами с Какаши, но даже сквозь дымку алкогольного опьянения Ямато понимает, что нельзя. Поэтому, нашарив почти наощупь бутылку на барной стойке, он, уговаривая себя не оборачиваться, наливает себе еще саке в маленькую чашечку, в компании которой до этого момента и проводил весь вечер. Но все вокруг непривычно плывет и двоится, и саке под осудительный взор бармена возмущенно растекается по столу.
- Тензо, по-моему, тебе хватит, - выдает свой суровый вердикт Какаши, нависая над мужчиной, словно скала. Ямато морщится, а потом резко бьет кулаком по стойке – так сильно, что мирно дремлющий в дальнем углу незнакомый шиноби подскакивает от неожиданности и, не успев сориентироваться, падает на пол. Бутылка с остатками выпивки валится на бок, и уже через секунду оглушительным звоном возвещает о печальном конце своего бытия. Ямато отталкивает от себя Какаши, и, вскочив на ноги и еле удержав равновесие, гневно пыхтит, подавляя желание запустить в дзенина чашечкой. Слова слетают с губ неразборчивым потоком.
- Я же прсил вас не назвть мня этим имнем!
Какаши кивает, прищурив глаз, когда Ямато с явно недобрыми намерениями делает шаг навстречу, безнадежно пошатываясь. К сожалению - он слишком много выпил. Ноги тут же заплетаются, и мужчина падает вперед. Какаши, спохватившись, молниеносно ловит дзенина, невольно заключив его в свои объятия. Почти не соображая, что делает, Ямато, на корню зарубив смутное волнение, нашептывающее ему немедленно отпустить мужчину, повисает у Какаши на шее, вяло цепляясь за зеленый жилет. Мысль провести остаток вечера вот в таком положении непередаваемо соблазнительна, и он тихо вздыхает от удовольствия.
Какаши же под стальной взгляд бармена - по интенсивности, должно быть, не уступающий взгляду Морино Ибики - обреченно кидает на стойку бара выуженные из собственного кармана деньги. Как только счет оплачен, бармен расплывается в улыбке – такой же широкой, что красуется на губах Ямато, тем временем нагло пригревшегося в надежных руках.
- Ямато, ты же не собираешься спать прямо здесь? – ворчит Какаши, пытаясь оторвать от себя бывшего АНБУ, чтобы довести до дома.
- Ммм, - неопределенно отвечает мужчина, так и не сдвинувшись с места. Впервые за столько дней ему так хорошо, что даже совесть – куда уж там до благородства - угрюмо молчит.
Какаши чертыхается, хватает Ямато за талию и перекидывает безвольное тело через плечо, направляясь к выходу из бара. Ямато пьяно хмурится, пока они поднимаются по лестнице, не зная, куда теперь деть болтающиеся руки. А потом, недолго думая, засовывает ладони в задние карманы штанов несущего его дзенина.
- Ямато, какого черта ты делаешь? – смеется Какаши, внезапно представив как забавно они выглядят со стороны, хоть в столь поздний час прохожих на улице и не так много. Пара подвыпивших мужчин рядом с соседним домом, да шепчущиеся на лавочке напротив матерые бабки. Ямато только мычит в ответ, занимаясь исследованием содержимого столь интересных ему сейчас кармашков. Один из них оказывается пуст, и мужчина недовольно рычит, в отместку пытаясь оторвать гнусный кусок ткани. Однако мгновение спустя его внимание уже переключается на соседний карман, в котором он нашаривает сложенную вдвое бумажку, несказанно ликуя от своей находки. Увы, но радость улетучивается мгновение спустя, когда строчки и буквы бросаются врассыпную от мутного взгляда. Несчастный листок бумаги становится жертвой буйного недовольства Ямато и летит на землю крохотными обрывками.
- Эй-эй… Ну вот, что ты наделал! – вздыхает Какаши и, перехватив мужчину покрепче, взбирается по стене нужного дома с помощью чакры, направленной в ступни – Это, между прочим, скидка была - почетному читателю - на последний том Ича-Ичи, который в следующем месяце выйдет! Говорят, сама Цунаде публиковать помогает, Эбису дописывал!
Ямато что-то бурчит себе под нос, забыв про карманы и принявшись тыкать пальцем Какаши в плечо. Хатаке не сопротивляется, лишь закатывает к небу глаза.
- Маа, приятель, похоже, завтра с утра тебе будет очень-очень плохо… - дзенин осторожно открывает окно и запрыгивает в комнату, опуская свою ношу на ноги. Ямато же сильнее прижимается к Какаши-семпаю, предпочтя холодному одиночеству комнаты ткнуться макушкой под подбородок мужчины, пьяно улыбнувшись куда-то в сгиб шеи, скрытой под воротом.
- Нет, хршо.
- Хмм, - дзенин толкает Ямато в направлении кровати, по пути одной рукой снимая с него жилетку, другой придерживая за талию, чтобы не упал. Ямато пятится, не выпуская мужчину из рук. Но тот неумолим – и уже через секунду пригревшийся наглец оказывается распластанным на постели. Он покорно лежит, пока с него снимают сандалии и развязывают перетяжки на голенях и бедре.
- Видел бы ты себя, Ямато, - улыбается Хатаке - Впервые на моей памяти ты так напился. Хотел бы я знать, что с тобой происходит. Думаю, мне стоит остаться до утра, как ты думаешь? Тем более что зрелище будет забавное…
- Ммм, - соглашается Ямато, подползая к присевшему на кровати дзенину и устраивая свою голову у него на коленях. Лунный свет льется в открытое окно, щедро осыпая комнату таинственными разводами серебра. Кажется, что мир застыл, и в нем нет места ни единому волнению. Волшебство ночи укрыло землю.
- Ты сейчас невообразимо мил, - шепчет Какаши, запуская руку в короткие волосы - Я бы тебя поцеловал, что скажешь?
Тишина.
Ямато спит.
***
Слова.
Далекие. Непонятные. Осторожный зов – родным голосом вырывает из оков Морфея. Желанным теплом ласкает слух. Невозможно не поддаться – ведь свое имя звучит так призывно, так нежно. Наконец-то. Дождался. Вытерпел. Какаши… Ямато нехотя просыпается, боясь разрушить эту сладкую иллюзию.
Реальность ослепительным светом выжигает глаза. Голова раскалывается, как будто по ней методично бьют огромным увесистым молотом. Ямато стонет, переворачиваясь на бок. Нет, определенно, не стоило пить – ему это вообще противопоказано. Но не сдержался – решил утопить горе в вине – в саке, то есть – вот и результат. Ямато морщится, сжимая виски, и старается больше не шевелиться.
- Ты живой? – усмехается рядом Какаши, намеренно кладет руку на плечо мужчины и слегка встряхивает.
- Идите к черту, семпай! – полу рычит, полу стонет в ответ Ямато, вяло отмахиваясь от дзенина. Ему настолько плохо, что даже факт присутствия Какаши-семпая в его постели проходит мимо охваченного агонией похмелья сознания. О том, как тот здесь оказался он спросит потом. Может быть. Но они ведь не…?!
Ямато в ужасе вскакивает, но тут же падает обратно на подушки. Теперь ощущения такие, словно ему в череп раз за разом всаживают кунай. Надо заметить, иные недруги уже пытались это сделать – и не один раз, и сейчас Ямато жалеет, что им это не удалось. Почти жалеет. Впрочем… вид Какаши, насмешливо сидящего рядом, положения не улучшает. Тот раздет по пояс. Ямато бледнеет еще больше, когда замечает, что и на нем самом одежды не особо много – за исключением штанов.
«Боже», - думает мужчина, накрывая глаза рукой. Что? Что он вчера делал? Последнее, что он помнит – как заказывал вторую бутылку саке. Дальше – сплошная терра инкогнита. Тоже мне – элитный ниндзя, дзенин, бывший АНБУ, да еще и обладатель наследия Первого Хокаге, называется. Какой позор!
Усилием воли Ямато прогоняет хаотичные мысли, не приносящие никакой пользы, и переводит взгляд на Какаши, который ухмыляется так, будто получает нереально садистское удовольствие от наблюдения за мучениями друга. Дзенин пристально смотрит на него еще минуту, а затем подается вперед, опустив пальцы на чужие бедра, и начинает стаскивать с Ямато штаны.
Мужчина вздрагивает, хватает штаны за пояс и начинает лихорадочно натягивать их назад.
- Что вы делаете, семпай? – полу удивленно, полу испуганно спрашивает он, мысленно шикая на внутренний голос, орущий не сопротивляться.
- Как что? Помогаю тебе бороться с похмельем! – отвечает мужчина, подбираясь к своей жертве ближе и усиливая хватку.
- И каким… - Ямато, забыв о головной боли, приседает на кровати, перехватывая запястья Какаши -…таким образом это поможет мне избавиться от похмелья?
- Душ… - бормочет дзенин, и мужчина невольно дрожит, потому что эти губы, о которых он мечтал с того самого первого - и единственного - поцелуя, уже так близко, еще чуть-чуть и -…творит чудеса…
Окружающий мир тонет в небытии. Секунды тянутся бесконечностью. И лишь отчаянный стук собственного сердца путеводной нитью помогает прорваться сквозь столь заманчивую пелену безрассудства, в которой так легко затеряться, поддавшись этому острому желанию единения душ. Вдохнуть и…
В последний момент Ямато отворачивается, кляня себя, на чем свет стоит. Он хочет, чтобы Какаши ушел, но как тут вымолвить хоть слово, когда поцелуи упрямыми бабочками порхают у щеки, неспешно ложатся неровной дорожкой по шее, в то время как чужие ладони осторожно поглаживают бедра? И как тут не ухватиться за широкие плечи, то ли в попытке оттолкнуть, то ли чтобы удержать - не разберешь, когда так кружится голова и сладко ноет сердце? Чувствовать под пальцами свежую сетку шрамов - восхитительно горькое доказательство жизни - и радоваться, что он жив и рядом…
Нет. Стоп.
Обжигающе ледяное воспоминание вальяжно выползает из темнейших глубин памяти, крадет дыхание, сжимает в стальной хватке сердце, безжалостно скручивает ликующую душу. Ямато стискивает зубы, с силой отталкивает от себя Какаши и бежит прочь - прятаться в чертов душ - как последний трус. Он захлопывает дверь, задвигает защелку и опирается ладонями о раковину, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце.
Лекарство от похмелья? Еще бы. Лучше не найти.
Собственное отражение в небольшом зеркале, висящим на стене, встречает его мертво-серым лицом и загнанным блеском в глазах. Ямато задирает подбородок, чтобы осмотреть себя покритичней. Пальцы лишь на секунду задерживаются на шее, где Какаши щедро осыпал его поцелуями, а потом сжимаются в кулак и разбивают ни в чем не провинившееся зеркало к чертовой матери. Он не чувствует боли, просто дышит часто-часто и зачарованно смотрит как кровь алыми каплями омывает раковину.
Проходит еще много времени, прежде чем Ямато, морщась, разжимает кулак, вытаскивает мелкие осколки и, обработав рану, перевязывает руку бинтом. Когда он осмеливается выйти обратно в комнату – Какаши уже нет. Ямато садится на кровать и проводит в таком положении весь оставшийся день.
Вечер сер и тих – ни грозы, ни дождя, жара спадает, небо потихоньку затягивается темными облаками, скрывающими под собой скудные краски заката, и даже не пляшет по земле озорной ветер.
И, словно заводные, все звучат и звучат в тишине комнаты надрывным шепотом слова:
- Не точно ли так же вы еще два дня назад целовали его, семпай? Не точно…
Смешок прорывается сквозь вновь стиснутые зубы. Ответ на этот столь занимательный вопрос воняет протухшей иронией несбыточных желаний и отвратительно надоевшей жалостью к себе.
Но ведь – правда. Ох, нет, совсем не так.
Ведь на Ямато не осталось метки.
***
Встреча.
Кажется, что невезение преследует Ямато. Словно хищник, неспешно подкрадывается из-за угла, бросаясь на него горькими поворотами судьбы, вгрызаясь в его волю к жизни, лишая его последнего дыхания. А рассветное, серое небо только и гораздо, что угрюмо взирать на мучения мужчины, бескрайним безразличием нависая над головой. Морось прохладой умирает на его застывшем в маске равнодушия лице.
Ямато замирает на полпути, чувствуя, как сердце пропускает удар и заходится в бешеном стуке. Хочется скулить – отчаянно надрывно – как побитая от руки хозяина собака. Хочется кричать и бить кулаками по земле, безжалостно сбивая пальцы в кровь. Разодрать собственную грудь – вырвать с корнем, как больной зуб, это беспрерывно ноющее сердце. Смерть? Смерть кажется сейчас столь сладкой…
Там, в конце улицы, стоит Какаши-семпай – снежные волосы привычным ворохом лежат на голове, руки в карманах, плечи опущены, лицо скрыто маской... Он нужен Ямато как воздух, но рядом с дзенином опять беззаботно улыбается Умино Ирука, согнувшись под тяжестью кипы бумаг и папок. На щеках чунина красуется легкий румянец, и Ямато проклинает все на свете, потому что не может отвести глаз. Каждая секунда, пока Какаши увлеченно слушает Ируку – настоящий ад для бывшего АНБУ. Он никогда не был завистливым, никогда не желал никому зла, никогда не просил ничего от жизни, но сейчас… Сейчас черная зависть невольно сжигает душу, тоскливым зовом «Забудь о нем! Посмотри на меня!» шепчет в никуда. Ямато судорожно вдыхает, отворачивается и идет назад.
Какаши догоняет его уже на углу. Пальцы стальной, неласковой хваткой цепляются за его локоть, и Какаши в мгновение ока прижимает Ямато к каменной стене ближайшего дома, поймав едва ли сопротивляющегося дзенина в ловушку.
- Доброе утро… - зевая, говорит Хатаке и вглядывается в бледное лицо мужчины -…а может и не такое доброе.
Ямато молчит, не рискуя поднять взгляд. Надо… надо вырваться. Надо сдвинуться с места. Что-нибудь сказать. Но тело не подчиняется – словно парализовано этим сладким ядом властных прикосновений, этой губительной отравой, заставляющей сердце сбиваться с ритма.
Какаши долго молчит, ожидая в ответ хоть слова, потом отступает на шаг, тяжело вздохнув.
- Слушай, надо поговорить. Ты сейчас занят?
Ямато кивает, оправляя рукав. Конечно, он занят. Он очень-очень занят. Он пойдет и возьмет себе миссию класса S, как только Какаши скроется из виду. Он не хочет слушать никаких извинений за произошедшее вчера и притворяться, что счастлив за семпая и Умино. Да будет так.
- Ну ладно, тогда по-быстрому, - упрямится Какаши - Насчет вчера…
- Я все знаю, - заявляет Ямато, и, собрав волю в кулак, встречается с дзенином глазами, наигранно безразличным блеском во взгляде пытаясь лгать им обоим.
- Вот как? – спрашивает Какаши, прищурившись и скрестив руки на груди.
Ямато уверенно кивает, поворачиваясь, чтобы уйти.
- Я… - от собственных слов, прогнивших столь горькой ложью, кошмарно мутит -…рад.
Какаши в задумчивости хмурится.
- Правда? Тогда почему...
- Я опаздываю, семпай.
Ямато складывает печати и исчезает в облаке дыма, оставив Какаши стоять в одиночестве на углу улицы.
Дзенин появляется в коридоре перед кабинетом Хокаге и на секунду приваливается к стене, делая глубокий вдох. Полумрак заботливо бросает тени на его усталое лицо, пока Ямато, стиснув зубы, бьется затылком об услужливо твердую стену – что угодно, лишь бы прошла эта боль.
- Ямато, ты в порядке? – во взгляде заспанной Цунаде настороженность смешивается с беспокойством. Мужчина выпрямляется, и, поклонившись, коротко кивает.
- Цунаде-сама, нет ли какой-нибудь миссии в наличии?
Годайме распахивает двери в свой кабинет, направляясь к столу, и некоторое время перебирает на нем бумаги, наконец, вытащив из стопки тоненькую папку.
- Почему ты так хочешь отправиться на миссию? Чем вызвано это рвение лишний раз замарать руки кровью? – резко спрашивает Цунаде, пристально глядя мужчине в глаза.
Ямато вымученно улыбается и старается бормотать ответ как можно убедительней.
- Засиделся я в Конохе, Цунаде-сама. К тому же, я почти всю жизнь провел в АНБУ, у меня почти нет опыта в обычных миссиях, и я подумал…
Годайме хмыкает, протягивая Ямато папку.
- Перехват группы из Скрытого Камня. Твоя основная цель – запечатанный свиток, однако ликвидация всех возможных свидетелей идет следующим по важности пунктом. Подробности на бумаге, выход из Конохи ровно через два часа. И учти, это может превратиться в настоящую гонку – ходят слухи, что этот свиток хочет получить не только дайме страны Огня.
Ямато благодарно кланяется перед тем как покинуть кабинет. Он быстро пролистывает данные ему листы, совершенно не замечая, как половина информации просто напросто проходит мимо сознания из-за сбивчивых мыслей. Он слишком рад этой сомнительной передышке, чтобы подумать об опасности.
Годайме, хмурясь, провожает Ямато по-прежнему взволнованным взглядом, а затем поворачивается и смотрит на равнодушное, серое небо за окном. Такое же мрачное, как и ее мысли.
Нет, небо мольбы не ждет. И небо угроз не слышит.
Всегда лучше перестраховаться.
Стук каблуков безжалостно разгоняет прожорливую тишину коридора, угрюмо отползающую за закрытые двери.
Ведь она знает кто в доме настоящий хозяин.
Часть 3. Какаши.
«Я идиот! Идиот!» – пульсирует мысль, пока Ямато с помощью остатков чакры уходит из-под очередной атаки. Злость на себя яростной волной накрывает мужчину, но поздно – металлический привкус крови во рту неизбежной горечью понимания оседает на языке. Так провалить задание! Так недооценить противника! И куда смотрели его глаза, когда он читал детали миссии? Да и читал ли, ха! Скорее рассматривал аккуратно выведенные канжи, думая о том, что подчерк у Какаши совсем не такой.
Кинжал одного из противников проходит в сантиметре от его щеки. Ямато ничего не остается, как снова отпрыгнуть назад, придерживая обильно кровоточащую рану в левом боку. Четверо из Камня не торопятся его убить, они знают, что у него почти не осталось сил, чтобы банально убежать – Ямато все равно никогда бы так не поступил, не смог бы жить с таким позором - и что рано или поздно потеря крови свалит его с ног. Они забавляются со своей жертвой, выжидая тот момент, когда он будет настолько слаб, что не сможет даже закрыться рукой от простого удара кулаком. Тогда можно будет беспрепятственно плюнуть ему в лицо в отместку за смерть своего товарища, тело которого изуродованной грудой бесполезных костей и мышц валяется неподалеку.
Ямато проклинает себя в тысячный раз за то, что забыл об осторожности и бросился в бой, ожидая встретиться лицом к лицу с четырьмя чунинами, но никак не подумал о том, что кто-то посильнее, скрыв чакру, может прятаться неподалеку. Какой просчет! Нет, с нежданным гостем на этом кровавом пире – как оказалось, мастером гендзюцу – он расправился, но только слишком много сил на это ушло, да и один из чунинов не преминул воткнуть в него свой короткий меч, пока он выбирался из липких сетей смертельной иллюзии.
Чертов Какаши! Ворвался в его жизнь, сметя все преграды, и перевернул все с ног на голову! А теперь еще косвенно будет виноват в его смерти! Но об этом, кривится Ямато, дзенин никогда не узнает, и хорошо – пусть будет счастлив с Ирукой. Ямато глотает ртом воздух, на мгновение прикрыв глаза. Умирать – так с честью. Взгляд стекленеет, хаотичные мысли уходят в небытие, им на смену приходит холодная решимость. Он собирает остатки чакры в ладони, молниеносно складывает печати и, безумно оскалившись, бросается навстречу врагам.
«Иногда нужно отпускать себя на волю, Тензо», - как-то сказал ему Сандайме, похлопывая мальчишку по плечу – «Но ты научишься. Я верю, что и эти, последние цепи, которыми Орочимару невольно тебя сковал, исчезнут».
И сейчас Ямато впервые чувствует себя свободным. Это истинное безумие, приторным восторгом расползающееся по венам - когда нечего терять, когда и страх, и боль, и горечь, обиженно скуля, растворяются в водовороте безумия, когда в этом мире ничего не остается, кроме твердой земли под ногами, прохладного ветра на щеках и собственного, лихорадочного дыхания. Впервые Ямато чувствует себя бесконечно живым.
Четверо чунинов, думая, что он, отчаявшись, хочет развязать ближний бой, со смешками готовятся встретить его во всеоружии, но Ямато в последний момент в прыжке перелетает через их головы, и резко опускает руку на землю.
- Сдохните!
Это одна из самых сильных его техник. И здесь – в таинственных, темных дебрях могучего леса – ему равных нет.
Земля под ногами растерянных врагов дрожит. Огромные корни древних деревьев вырываются наружу, с протяжным стоном и треском взвиваясь вверх в поисках недругов. Их сотни – нет, тысячи – готовых послушно сокрушить четверых чунинов. Едва ли в своей жизни они видели или сталкивались с чем-то подобным. От этой живой, извивающейся стены почти невозможно убежать или увернуться – и крики двоих пронзенных мужчин, не успевших сдвинуться с места, страшным хрипом долетают до слуха Ямато, из последних сил удерживающего ниндзюцу.
Двое оставшихся врагов оказываются не столь просты. Ямато успевает поймать лишь одного из них в смертельную ловушку из толстых корней, которая, продержись он еще хоть секунду, раздавила бы чунина насмерть, но запасы чакры окончательно иссякают, и от потери крови мутнеет в глазах. Тяжело дыша, Ямато валится без сил на землю.
- Ублюдок! – рычит оставшийся на свободе ниндзя, с размаху заехав ногой по лицу дзенина – Ты труп, слышишь!
Ямато устало ухмыляется, сплевывая кровь, зная, что это конец.
Он вспоминает бледное, красивое лицо, всегда скрытое за тканью маски, как поцелуи бабочками порхали по его коже, как холодные ладони скользили по спине. Он вспоминает редкие прикосновения, улыбки, предназначенные только ему, разговоры поздней ночью за распитием саке, и как увлеченно Какаши делился с ним впечатлениями о новом томе его излюбленной книги.
Все это – его жизнь, и каким бы горьким не был ее исход, Ямато знает, что не променяет ее ни за что.
Он закрывает глаза, когда противник заносит свой клинок над его сердцем.
Он не боится умирать один. Одиночество – его извечный удел.
Темная бездна холодным мраком окутывает тело, увлекает за собой на самое дно.
Там, за завесой ждет его…
- ЯМАТО!
***
Тепло.
И ни одной мысли в голове.
Хочется вытянуться на мягкой постели и снова зарыться в это блаженное тепло. Что Ямато и делает. Вернее – пытается сделать, но при движении бок сводит болью, и мужчина шипит сквозь сжатые зубы, хватаясь за бедро рукой. Окончательно проснувшись, он усилием воли заставляет тело расслабиться. Кто-то хмыкает прямо под ухом, и Ямато поворачивает голову.
Рядом с ним на больничной койке, усмехаясь, беззаботно валяется Какаши, нагло прижимаясь к его здоровому боку. Ямато подавляет желание отодвинуться, хотя тут и отодвигаться-то некуда: койка довольно узкая, на бок не перевернуться из-за ранения, да и лежит он у стены. Он снова в ловушке, но выбираться из нее с каждой секундой, пока тепло чужого тела греет его собственное, хочется все меньше.
- Теперь не убежишь, - довольно вздыхает Какаши, и совершенно неожиданно целует Ямато в щеку, легонько кусая его за подбородок.
- Какаши-семпай! – Ямато правой рукой хватает его за плечо, и, несмотря на боль, отталкивает от себя.
- Эй, осторожней, я, между прочим, тоже раненый! Со мной нельзя так обращаться! – ворчит Какаши, потирая перебинтованное плечо. Ямато взволнованно окидывает взглядом единственную перевязку на теле дзенина, и только сейчас соображает, что и он и Какаши опять бессовестно раздеты. Спасибо той замечательной медсестре, которая хоть укрыла его этой чертовой белой простыней. И будь проклят Хатаке за то, что не преминул под нее залезть и распластаться по его боку.
Ямато мотает головой, понимая, что думает совсем не о том.
- Что произошло?
Какаши упрямо подбирается к шее мужчины, и, схватив сопротивляющуюся руку за запястье и прижав ее к постели, чтобы не мешалась, начинает прокладывать дорожку поцелуев по гладкой коже. Ямато едва ли разбирает слова сквозь острое удовольствие, затуманивающее сознание, учащенным дыханием вырывающееся сквозь приоткрытые губы.
- Ты слишком подозрительно… ммм… себя вел. Цунаде послала меня приглядеть за тобой. По дороге возникли проблемы… - Какаши мимолетно морщится, косясь на повязку на плече -…которые я незамедлительно устранил, но вот к тебе на помощь опоздал. Почти.
Ямато отворачивается.
- Семпай, уходите, пожалуйста.
Несмотря на эту мольбу, вымученным шепотом сорвавшуюся с губ, Какаши не только не уходит, но наоборот – придвигается ближе, запуская ладонь в короткие темные волосы. В тишине палаты вопрос звучит насмешливо ласково, словно какой бы Ямато ни дал ответ – мужчина все равно не сдвинется с места, а будет и дальше дарить это невероятно волшебное тепло.
- Почему?
Ямато в ярости чертыхается про себя. Неужели Какаши действительно думает, что он ничего не знает про него и Ируку? Неужели не понимает как больно ему от этой лжи? Неужели…
Какаши долго и громко смеется, откинув голову назад, и время от времени утирая выступающие слезы. Ямато чертыхается во второй раз, накрывая глаза рукой, сообразив, что только что нечаянно высказал все это вслух.
- Ямато, - наконец, вздыхает Какаши, убирая руку с лица дзенина – Смотри на меня и внимай - мы с Ирукой просто хорошие друзья.
Ямато отводит взгляд, через силу заставляя себя не молчать.
- Я видел вас… на фестивале.
Какаши понимающе кивает.
- Ямато, ты и-ди-от! Что ж ты постоянно убегал от меня, а? Не спросить было… Маа, ладно, в общем – все из-за Анко.
- Митараши Анко? Причем здесь она? – Ямато моргает, и Какаши, воспользовавшись его замешательством, целует его в уголок губ.
- Они с Умино друзья детства, ну, и ты знаешь ее характер. Если вкратце, то Анко недавно загорелась желанием устроить личную жизнь сенсея. Ирука, естественно, воспротивился, но разве Анко остановишь, если она что-то задумала? Вот тогда он и подошел ко мне на фестивале с просьбой помочь.
Ямато мысленно стонет, желая провалиться под землю.
- Ирука, надо заметить, несмотря на создаваемый образ невинного ангела, еще такой озорник и весьма неплохой актер. Для реалистичной игры ему недоставало только, хмм, «деталей». Ну и где еще найти сообщника надежней, чем я?
Ямато пытается натянуть простыню на голову, чувствуя себя последним придурком, но дзенин не дает ему этого сделать, оттягивая простыню назад – ладонь находит его пальцы, и сплетает их руки, и от этого простого прикосновения у Ямато сладко ноет сердце.
- То есть…
- То есть, я оставил на Ируке парочку впечатляющих засосов – и заметь, мы даже не целовались! – чтобы он потом продемонстрировал их Анко и мог смело просить больше не лезть в его личную жизнь, - улыбается Какаши.
- Но разве Анко не стала бы интересоваться, кто… - с сомнением шепчет Ямато, придвигаясь ближе к заманчиво теплому телу.
- У Ируки и здесь отговорка нашлась. Сказал, что встречается с кем-то из АНБУ. Сам понимаешь – секретность и все такое. Теперь, даже если у Анко и остались какие-то подозрения – она ничего не сможет доказать, а если решит вслепую продолжать активные действия, то рискует поставить счастье Ируки под угрозу. Шах и мат, с какой стороны ни посмотри.
Ямато судорожно вздыхает, боясь поверить, что все происходящее сейчас не сон. Ведь если это окажется сном, как он сможет дальше жить и притворяться, что все в порядке – жить без этих губ, нежно целующих его за ухом, без этих рук, смело скользящих под простынь на его бедра, под ткань пижамных штанов…
- Какаши-семпай! – хрипит Ямато, обнимая дзенина за шею. Но Хатаке отстраняется, внезапно сжав плечи мужчины в стальной хватке.
- И больше никогда, слышишь, больше никогда меня так не пугай.
Боль плескается во взгляде Какаши, и, кажется, что даже шаринган кружится в кровавом водовороте болезненных воспоминаний. Эта боль эхом отдается в груди Ямато, и он коротко кивает, приложив ладонь к бледной щеке и нежно проведя по длинному шраму большим пальцем.
Какаши опускает голову ему на плечо, снова сплетая их пальцы.
- Спи. Тебе нужен отдых.
- А мы…
- Потом поговорим.
Ямато категорически не согласен. Он хочет чувствовать эти поцелуи, хочет слышать этот голос, смотреть в эти глаза, он хочет…
Но ведь Какаши рядом, правда?
Ничего страшного, если Ямато… совсем чуть-чуть… вздремнет…